Ильенков – современное наследие марксизма

Феномен Ильенкова

Великие поэты и художники – всегда  философы. Но почему? Потому ли только, что художественные гении зачастую наделены даром универсального предметно-чувственного проявления, каковы, например, многие «ренессансные» натуры на входе кватроченто в Италии, когда сама идея приобретает черты зримости, осязаемости, слышимости, или, несколько позднее, Ломоносов и Гете? Но ведь есть и другой ряд: Иероним Босх и Гофман, Достоевский и Михаил Булгаков – здесь мы соприкасаемся с тем, что можно было бы назвать внутренней свободой мышления. Это мышление также опирается на определенное содержание всеобщих жизненных ситуаций, но связано с необходимой стороной действительности не столь явно, так что сознание художника воспроизводит нам ее голос через цепь тончайших опосредствований и зачастую даже в совершенно неожиданной аранжировке. И, словно предостерегая нас от возможных лжеинтерпретаций творческого наследия великих людей, А. С. Пушкин со свойственной ему изумительной ясностью формулирует существо проблемы: художника надо оценивать по законам, которые тот сам устанавливает для своего произведения.

Не так уж редко мы сталкиваемся и с примерами прямо противоположными, когда сама философская мысль несет в себе полноту эстетического совершенства, прелесть художественного обаяния, а в вершинах своих проявлениях непосредственно миру искусства («божественный» Платон, Лукреций, Монтень). И уж тем более нам памятны вполне обычные для истории философии обстоятельства, когда такие могучие умы, как Лессинг и Чернышевский, по вполне конкретным историческим причинам были вынуждены заниматься литературной или литературно-критической деятельностью. Так что мысль А. С. Пушкина, если не иссушать ее мелочным педантизмом, вполне применима и к собственно философским творениям.

Эвальд Васильевич Ильенков был философ в полном смысле слова, и поэтому его творчество необходимо рассматривать сквозь призму требований той традиции, к которой он сам себя причислял, развитию которой отдал весь свой талант. Это живая традиция философской диалектики, способной уже в момент своего рождения – тем более что она спонтанно и неосознанно вызревает в недрах предшествующих ей «духовно-практических» образований, таких, как искусство, религия (мифология), – удержать мыслящее проявление человеческого естества в форме самой мысли, т.е. как бы придать, по остроумному выражению одного писателя, человеческому сознанию сознательный характер.

С диалектической точки зрения противоречие – корень всякой жизненности. Сама же диалектика есть «учение о том, как бывают тождественны противоположности». Главное противоречие, определявшее личностное развитие Э. В. Ильенкова, всю систему его мировоззрения, безусловно, вырастает из противоречий современной его действительности, из противоречий, определяющих историческое место социализма, его судьбу. Во всяком случае, Эвальд Васильевич всегда ясно отдавал себе отчет в том, какие крайности, противоположности всемирной истории и реальной живой истории собственной страны замыкаются в его творчестве в его поиске. (Пожалуй, наиболее отчетливо такое осознание представлено в одной из лучших работ Ильенкова – «Маркс и Запад», публикуемой в  сборнике «»Философия и культура» М.,1991). И в таком случае к нему, как и к Гегелю и Платону, Спинозе и Фихте, можно относиться как к историческому феномену, обнаружению и результату своей эпохи. Но столь же верно, что его система взглядов не сводится лишь к «итогу и выводу», продукту своего времени – хотя бы потому, что оказалась не только приговором современной ему действительности, но и ключом к созданию действительности более свободной и более достойной человека.

Это помогает нам понять, почему почти все его наиболее яркие философские работы, едва попадая в орбиту философских споров и научных дискуссий, становились тенденционной критики, которая переносилась им весьма и весьма болезненно. (Некоторые работы Э. В. Ильенкова вовсе изымались из интеллектуального обращения – такова судьба цикла его статей об отчуждении при социализме, написанные еще 25 лет назад, о соотношении философии и мировоззрения и ряд других работ). Это один из лучших, пожалуй во всей мировой марксистской литературе монументальный труд, посвященный логике «Капитала» Маркса, и серия его выступлений и статей, касающаяся природы диалектического противоречия и предмета логики как науки, и его концепция идеального, позднейшая разработка которой была безоговорочно отрезана от читателей при жизни автора, и его знаменитая статья об общедиалектическом характере проблемы «тождества мышления и бытия», и  его последняя книга – о Ленине, – сопровождаемая высокомерием квалифилософствующей элиты… (хотя в своем полном и подлинном виде рукопись о Ленине так и не попала к читателю!)

Прежде всего к Ильенкову применимо глубочайшее фихктевское положение: каков человек, такова и его философия! Что же это был за человек? По трудам их узнаете их. Остановимся на основных вехах его жизни и творчества.

Молодость Ильенкова пришлась на довоенные годы. Здесь нам известно пока не многое. Надо надеяться, что когда-нибудь детство и юность философа станут предметом обстоятельного исследования. Э. В. Ильенков родился 18 февраля 1924 года в Смоленске, в семье учительницы Елизаветы Ильиничны Ильенковой и Василия Павловича Ильенкова, советского писателя, человека истинно большевистской закалки, особенно известного в 20-50-е годы, автора романов «Солнечный город», «Ведущая ось», «Большая дорога» (Сталинская премия 1950 г.), рассказов и пьес. В 1928 году семья переезжает в Москву и поселяется в писательском кооперативном «доме под градусником» на углу улицы Горького и проезда МХАТ. В 70-е годы Ильенков вспоминал: «В нашем доме жили многие известные, знаменитые люди – писатели, военачальники… Помню, еще малышами мы бродили по всему дому гурьбой по шесть-семь человек, могли зайти в любую квартиру (двери квартир у нас не запирались). Забредали к Юрию Олеше, Эдуарду Багрицкому, Николаю Асееву… Они нас всегда радушно встречали, угощали чаем, конфетами». Встречи дома и на писательской даче Василия Павловича в Переделкино, располагавшейся по соседству с дачей Мариэтты Шагинян, детские первые впечатления о Коктебеле Максимилиана Волошина, многократные посещения спектаклей Станиславского и Немировича-Данченко с великими мхатовскими «стариками», наконец, уяснение специфики отцовской работы в «толстом» литературно-художественном журнале «Октябрь», через который проходил и гениальный «Тихий Дон» М. А. Шолохова, – не только расширили круг возможных первичных духовных пристрастий, но и внушали в первую очередь – как это станет очевидно впоследствии – возвышенно-строгое отношение к слову, к его тайне, к загадке языка. Фронтовые тетради Ильенкова содержат десятки замыслов, сюжетов, художественных прозрений, наиболее впечатляющие из которых – «Абсолют Вивекананды», «Толстой и Шекспир», набросок сценария «Лермонтов»… «Поздний» Ильенков буквально взорвется циклом работ о происхождении языковой реальности, о механизмах глубинной связи языка и мышления, параллельго завершив для Театра на Таганке пьесу «Иисус Христос»…

И, наконец, – музыка! «Когда у нас были хоть какие-то деньги, мы их тратили на билеты в консерваторию или в Большой театр… В музыке мы открывали огромный мир чувств, человеческих дерзаний, страданий, восхождение к истине и добру. Музыка будила в нас стремление как-то проявить себя, выявить свои возможности. Меня увлекал мир человеческой мысли, сознания…». Сохранившийся фронтовой блокнот открывается словами: «Когда раскрываешь ты эту книгу, читатель, не ищи в ней увлекательного сюжета, описаний какой-либо любопытной судьбы… Здесь много сюжетов и еще больше судеб человеческих, но не ради них написана она… Они входят в нее, и ты встретишь их, встретишь и грустное и смешное, трагическое и нелепое, но если мне удастся то, что я хотел, то в бесконечной мозаике жизней увидишь ты один сюжет, одну тему – катастрофически величавое, жесткое и монументальное шествие войны… Как музыка Вагнера пусть звучит она, монолитной лавиной, составленная из звуков, теряющихся в общем звучании, -  из жизней человеческих, из которых каждая богата всем богатством Вселенной… Слушай же дыхание этой симфонии, которая мне, м\ожет\ б\ыть\ удастся передать, как слышал я ее сам, симфонию жизни и смерти, геройства и пошлости, благородства и низости… Красивое и отвратительное пусть в гармонии своей откроет картину, равной которой не было в истории человеческой…».

Известно, что Эвальд Васильевич был не только поклонником, но и глубоким знатоком Рихарда Вагнера. Духовно-политическая и художественно-мировоззренческая драма Р. Вагнера – до дерзости острого мыслителя и выдающегося композитора, – самым фантастическим, а в сущности, образом развернувшаяся в творчестве и индивидуальной судьбе этого гения германского духа, уже в течение столетия стоит в центре внимания людей, составляющих гордость европейской культуры, – Льва Толстого, Бернарда Шоу, Томаса Манна, Ромена Роллана, Алексея Федоровича Лосева. Мог ли Эвальд Ильенков часто слушать Вагнера в свои школьные годы, сказать сегодня трудно. Но постановка Сергеем Эйзенштейном оперы «Валькирия» в Большом театре в 1939 году, инспирированная и приуроченная политическими верхами к дате подписания Молотовым и Риббентропом пакта о ненападении, сопровождала, как «факт сознания», ильенковскую мысль в течение всех послевоенных лет.

Глубокой, но несколько наивной по форме представлялась Ильенкову идея Б. Шоу о том, что Вагнер как художник раскрыл в чувственной в чувственной ткани своих музыкальных образов то же самое, что Маркс осуществил понятийно как теоретик, а именно – доказал внутреннюю необходимость крушения человеческой цивилизации, пока она основана на власти золота, на базе товарно-денежных отношений.

Отсылая любознательного читателя к недавно опубликованным ярким и полемическим «Заметкам о Вагнере», которые в данном издании дополнены откликом на лосевскую интерпретацию художественно-философских воззрений немецкого композитора, мы позволим себе процитировать здесь важнейший фрагмент из них, тем более что в нем приоткрывается тайна вагнровского влияния на Ильенкова: «Вагнер действительно в своем художественном творчестве решал своими средствами те же самые проблемы и антиномии, которые разрывали Европу Х1Х века и по-разному выражались в разных сферах сознания, теоретической и художественной культуры. То есть почвой, на которой вырос Вагнер, были события действительно всемирно-исторического значения: буржуазное преобразование экономических, политических и тому подобных условий жизни человеческого индивидуума, с учетом тех перспектив, которые это преобразование прорисовывает для этого индивидуума.

На протяжении всей своей жизни Вагнер разделял все иллюзии этого процесса, придавая им предельно острое художественное выражение, переживая последовательно крах этих иллюзий, ища новые точки опоры и приходя к новым иллюзиям.

Поэтому его творчество оказалось своеобразной «Феноменологией духа» всего Х!Х века – процессом последовательной смены одних состояний этого духа другими, причем каждое из этих состояний есть не что иное, как предельно остро обобщенный типичный способ мироощущения человеческого индивидуума, втянутого в мясорубку буржуазно-капиталистического преобразования всех отношений между людьми.

При этом Вагнер все эти стадии пережил личностно, пытаясь каждый раз дать себе строго рацйиональный отчет в том, что происходит. Делая это, он все время обращался к самым значительным философским системам своего времени. Миновал он только марксизм. Левогегельянство (Д. Штраус), Фейербах,  Штирнер в бакунинской редакции в сочетании с «истинным социализмом», с Руге и Гессом, а затем – Шопенгауэр в сплаве с кое-какими идеями Ницшеи, наконец, – финал и тупик этой линии развития – соединение буддизма с христианством. Человек он был весьма импульсивным и увлекающимся и разделял все эти способы мироощущения и миропонимания. (Ильенков Э. В. Искусство и коммунистический идеал. М., 1984.).

Итак, заканчивая выпускной класс московской средней школы №170, юноша Эвальд Ильенков – типичный «гуманитарий» по складу ума и по привязанностям – мог и должен был поступать в лучший гуманитарный вуз тогдашней Москвы, в знаменитый ИФЛИ им. Чернышевского, на философский факультет. Будем помнить, что это сентябрь 1941 года, третий месяц идет война. В октябре Ильенков вместе с ИФЛИ эвакуируется в Ашхабад, где продолжает учебу уже в составе Московского государственного университета, куда вошли с декабря 1941 года факультеты ИФЛИ. Из Ашхабада в письме к другу он пишет, что всецело поглощен Платоном и Аристотелем. В июле 1942 года вместе с МГУ переезжает в Свердловск, где и был призван в армию в августе 1942 года и направлен военкоматом в Одесское артиллерийское училище им. Фрунзе в г. Сухой Лог Свердловской области. По окончании училища в ноябре 1943 года в звании младшего лейтенанта Ильенков направляется на Западный фронт и там уже в составе Второго и Первого Белорусских фронтов в качестве командира взвода принимает участие в боях, за которые был награжден ординами и медалями. После окончания военных действий Э. В, Ильенков продолжал службу в оккупированных войсках в Германии, а в августе 1945 года откомандирован в Москву для работы в артиллерийском отделе газеты «Красная звезда» в качестве литсотрудника.

Надо сказать, что еще в 1941 году, после поступления в ИФЛИ, Э. В. Ильенкову повезло: там он встретился с профессором Борисом Сергеевичем Чернышевым, заведующим кафедрой истории философии, одним из лучших специалистов по философии Гегеля, глубоким знатоком античности, в котором нашел своего первого теоретического наставника и который, можно сказать, поставил Э. В. Ильенкову «философский голос». С возвращением в Москву Ильенков узнает, что Борис Сергеевич еще в 1944 году скончался, доведенный до инфаркта первым в МГУ поколением философских «ремесленников», прочно захвативших философский факультет за годы войны. От традиции ИФЛИ на факультете не осталось ничего. Последний очаг профессиональной философии был разрушен почти однозначно.

Возможно, поэтому Э. В. Ильенков, работая в «Красной звезде», восстанавливает свои занятия рисунком (еще одна его страсть со школьных лет, о которой мы выше не упомянули) и принимает неожиданное на первый взгляд решение поступать во ВГИК. Однако, к счастью для нашей философии, это предприятие не завершилось успехом. Ильенковские рисунки и этюды, отражавшие с бесстрашием документалиста некоторые кошмарные эпизоды только что закончившейся войны, совершенно расходились с лакированными представлениями эпохи о самой себе…

В феврале 1946 года Э. В. Ильенков возвращается на учебу в МГУ, на философский факультет, отныне окончательно, навсегда связав себя с философией. По завершении учебы в 1950 году он был принят в аспирантуру МГУ на кафедру истории марксистско-ленинской философии. Нужно учесть, что из Берлина в Москву вернулся совершенно иной человек – вчерашний московский школьник отличавшийся вольномыслием, «гуманитарий», подававший большие надежды, в 19 лет увидевший, что такое смертная казнь через повешение (судя по дневниковым записям, это его первое фронтовое впечатление), в свои неполные 22 года уже знал, что такое тяжелая полуголодная эвакуация, штурм Кенигсберга и взятие Берлина, что такое священное таинство фронтового братства и человеческое падение, предательство и низость.

(О глубине духовной драмы, пережитой Ильенковым, говорят нам отнюдь не случайные его размышления по поводу духовных исканий  Л. Н, Толстого. Из фронтового блокнота: «Современный человек, как человек, не хорош тем, что внутри себя не имеет того внутреннего устремления, скрашенного радужным светом поэзии, которое раньше называли Богом… Слишком материалистическое восприятие всего понимание только поверхности моральных устоев, не вникая в душу нового мировоззрения (очень кстати сказать, красивого и поэтического)…

Коммунизм – это хорошее, любовное отношение человека к человеку (Энгельс?)…

Когда не станут раздражать душу человека мелочи, когда Дом станет одним и тем же, что и здоровые требования человеческого существа – тогда человек познает Бога…

У меня все растет и крепнет убеждение, что нам очень и очень необходим Бог… Именно такой Бог, как у Льва Николаевича…

Для нас сейчас этот вопрос встал несколько иначе. Идею абстрактную, философскую, мы приняли и не сомневаемся в ее справедливости. Но этическая сторона этой идеи, религиозная, как называет ее Л. Н., нами не воспринята, ее по сути дела нет…»)

И разве можно удивляться тому, что он не должен был отступить и перед философствующим мракобесием на факультете.

Не потому ли, вернувшийся с фронта кандидатом в члены партии, он сменил кандидатскую карточку на партбилет лишь через пять лет? – размышлял позднее В. И. Коровников, тоже фронтовик, близкий друг Э. В, Ильенкова со студенческих лет. Еще в период обучения а аспирантуре, да и после защиты кандидатских диссертаций, оба аттеставались как «гегельянцы», особенно после написания ими «гносеологических тезисов» о предмете философии как науки о мышлении. А в те годы это было скорее политическим обвинением, чем невинной философской кличкой. Декан философского факультета МГУ В. С. Молодцов на заседании ученого совета факультета 13 мая 1955 года произнес в своей разгромной речи слова, которые навсегда останутся на скрижалях отечественной истории философии: «Куда нас тащит Ильенков с Коровниковым! Они тащат нас в область мышления!» На что зал, переполненный приглашенными на аутодафе студентами, среагировал молниеносно: «Не бойтесь! Вас туда не затащишь!» Это была финальная часть расправы над «гносеологами» в МГУ (Коровников В. И. Начало и первый погром // Вопросы философии. 1990. №2). В.И. Коровников навсегда ушел из философии, стал известным журналистом-международником, собственными корреспондентом  «Правды», а Ильенков остался недосягаем для университетского начальства только потому, что к тому времени уже более полутора лет после защиты кандидатской диссертации «Некоторые вопросы материалистической диалектики в работе К. Маркса «К критике политической экономики», выполненной под руководством Т. И. Ойзермана, работал научным сотрудником в секторе диалектического материализма Института философии АН СССР.

Диссертацию можно считать прообразом фундаментального исследования, ставшего передовым произведением для всей последующей советской философской литературы. В архиве сохранился единственный авторский экземпляр рукописи «Диалектика абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении», год написания – 1956-й, объем -500 машинописных страниц. Только в 1960 году, задержанная стараниями тогдашней дирекции Института философии почти на четыре года, урезанная на четверть, подвергнутая жесткой редакторской правке, она появляется наконец перед читателем под названием «Диалектика абстрактного и конкретного в «Капитале» К. Маркса», вызвав широкий международный резонанс.

В центре исследования стоит разработка теории диалектики как логики и теории познания марксизма. Постановка вопроса принадлежит Ленину, который всегда указывал на «Капитал» как образец «применения» материалистически переосмысленной диалектики Гегеля к исследованию конкретного материала, к решению задачи развития понятий одной науки.

Отношение диалектической логики к конкретным наукам – отношение всеобщего к особенному. Ильенков всегда оставался противником того, чтобы развивать диалектическую логику путем так называемого обобщения успехов современного естествознания. Он считал так не потому вовсе, что «недооценивал» или «игнорировал» роль естествознания. Нет. Просто-напросто он полагал, что, даже взятый в предельном своем объеме, опыт развития современного естествознания – слишком узкий базис для построения материалистической теории мышления, т. е.  диалектической логики. Ведь за бортом оказывается колоссальная по своему охвату область духовно-практической жизни человечества, целые пласты современного гуманитарного знания, по отношению к которому «Капитал» как бы задал своего рода эталон научности.

Ильенков был убежден, что с появлением «Капитала» философия, как и религия, раз и навсегда утратила монополию на мировоззренческую функцию; эту функцию начинают исполнять и сами реальные науки. Отсюда и вывод: задача создания Логики с большой буквы, как именовал диалектическую логику Ленин, заключается прежде всего в том, чтобы развернуть беспощадно-последовательный и острый критический анализ современного мышления с точки зрения всей истории познания, а не только естествознания и техники. Философия не может уклониться от первоочередной задачи – разработки своей собственной проблематики и не должна подменять собой конкретные науки. Тогда и естественники скажут нам спасибо, обращался Ильенков к своим коллегам по профессии и при этом удивлялся, что до сих пор еще находятся философы  которые видят свою задачу в создании некой «особой науки о мире в целом». Этим они взваливают на плечи философии задачу, решить которую под силу только всему комплексу современных наук – естественных общественных и технических, всему научному познанию в целом, да и то в бесконечной перспективе его развития. (Диалектика и мировоззрение).

Долг философа в такой ситуации, когда идет спонтанный запрос со стороны естествоиспытателей на серьезную, содержательную философию, – знакомить их с глубокими диалектическими идеями, с теорией мышления по всеобщей форме. А «философы» вместо этого предпочитают зачастую повторять общеизвестные истины, обрамленные актуальной научной терминологией.

Нельзя не сказать еще об одной особенности творчества Э. В. Ильенкова – о человеческом обаянии его философии, находящей отклик в умах и сердцах людей искренне ее любящих и стремящихся приобщиться к высокой философской культуре, возрождению которой он отдал свой талант, свою душу и свою жизнь. Можно спорить о том, была ли и продолжает ли существовать школа Ильенкова. Но несомненно одно: его идеи оказали значительное влияние на достаточно большое число читателей и слушателей, и не только профессиональных философов, но и на психологов, педагогов, представителей других отраслей современного знания. Ученые, причисляющие себя к последователям Э. В. Ильенкова, и сегодня работают в Москве, Алма-Ате, Киеве, Ростове-на-Дону и многих других научных центров страны.

Вообще для творческой и педагогической манеры Э. В. Ильенкова характерны весьма примечательные установки: не ограничиваться «выдачей» слушателям или читателям «информации», представлением некоторых исторических и тому подобных сведений о Спинозе, Гегеле, Мальбранше или даже обогащением общекультурной эрудиции, но побуждать собеседников к самостоятельному чтению классических текстов «провоцировать» на повторное прочтение работ выдающихся мыслителей прошлого, подталкивать к переосмыслению, к пересмотру того содержания, которым они до сих пор владели, которым так или иначе располагали. Зачем же излагать то, что люди и без тебя могут спокойно прочесть в любом учебнике или в энциклопедическом словаре? – недоумевал Э. В. Ильенков, ибо был глубоко убежден в том, что никакая, пусть даже самая лучшая, лекция ни в малейшей мере не заменит собственной работы над первоисточником. Почему не заменит? Хотя бы потому, что даже если лектор не выступает в роли диктора-начетчика, более или менее выразительно воспроизводящего уже многократно апробированные тексты, а является глубоким, талантливым интерпретатором или же просто-напросто думающим человеком, имеющим собственный выстраданный взгляд на излагаемый материал, – и такой лектор поневоле всегда будет что-то выдвигать на первый план, а что-то вовсе опускать как несущественное. А между тем в силу разнообразия интересов слушателей может как раз оказаться нераскрытым и незатронутым самое интересное и самое поучительное для них.

История человеческой мысли вообще, в понимании Ильенкова, и история философии прежде всего, должна быть развернута так, чтобы она не превращалась в рассказ о том, что когда-то, кем-то и как-то было сказано. Он всегда переводил разговор в своих работах и выступлениях в такую плоскость, чтобы обсуждение идей великих мыслителей непременно вылилось в разговор о проблемах, которые мучают людей сегодня. И это особенно важно по отношению к таким философам, как Декарт, Платон, Гегель, Маркс, творчество которых объективно фокусирует в себе напряженную драму поисков теоретического выхода из неразрешимых, казалось бы, противоречий европейской философии и всемирной духовной логической культуры человечества вообще.

Типмчная для книг и статей Э. В. Ильенкова особенность – ориентация на то, что «диалог» с любым крупным мыслителем прошлого не только может, но и должен быть развернут как разговор с нашим современником. Конечно, при таком подходе есть риск впасть в модернизацию взглядов Спинозы или Фихте, но, как всегда подчеркивал Эвальд Васильевич, такой риск оправдан, ибо есть одно необходимое условие такого «диалога»: освещение Платона, Спинозы или Фихте как наших современников плодотворно лишь постольку, поскольку мы сами имеем достаточно ясные и вполне определенные позиции по важнейшим сегодняшним проблемам философии – отношение ли это философии к естествознанию, природа ли сознания, или же это проблема источника и перспектив личностного развития.

Но если мыслителей прошлого рассматривать лишь как авторов интересных и даже для своего времени выдающихся, хотя для нашей бурно развивающейся эпохи, к сожалению, уже неподходящих решений и ответов (так как мы, дескать, возвысились и оставили позади платоновские и спинозовские ходы мысли), тогда диалог действительно состоятся не может. И, как прекрасно показывает Ильенков, зачастую мы попросту подтверждаем, что это именно мы ничего не поняли в Спинозе и Фихте, это мы не доросли до их уровня, а нашу неспособность глянуть на мучающую нас сегодня проблему глазами Спинозы и Фихте списываем на ограниченность их «субъективного идеализма», «метафизики», «механицизма», «психофизического параллелизма» и тому подобных стереотипов вульгарного философствования.

Кстати говоря, наука ХХ века постоянно преподносит нам примеры спроса на глубокую философию: только этим можно объяснить лишенное всякой парадной шумихи и интеллектуальной моды внутреннее мировоззренческое тяготение Вернадского к Канту, Эйнштейна к Спинозе, Гейзенберга к Платону, Выготскогог к Декарту, Спинозе и Марксу… Примеры, видимо, можно продолжить.

С этой точки зрения неудивительно, что Э. В. Ильенков, анализируя, например, методологические основания современной физиологии высшей нервной деятельности, приходит к выводу, что по уровню и логике подхода к сознанию как предмету объективного исследования едва ли не большинство современных физиологов застряло на точке зрения Декарта и не в силах самостоятельно вырваться из принципов картезианской методологии. Как иронизировал Э. В. Ильенков для них Спиноза и не вчерашний день, а завтрашний… Причем в современных естественнонаучных представлениях о человеке картезианство имеет хождение не в своем первозданном виде (несущем в себе одновременно всю гениальность и все издержки могучего философского прорыва Декарта!), а в модифицированном варианте, в ослабленной и размытой интерпретации, которую им сообщили, с одной стороны, неокантианская трактовка декартовского дуализма, а с другой – отцы, сыновья и внуки позитивизма, давшего свое прочтение естественнонаучного материализма, например схем решений проблемы «психика (сознание) и мозг», над которой бился И. П. Павлов (статья «Что же такое личность»).

Ильенков показал, что Спиноза – единственный до Маркса мыслитель, который на почве материализма, пусть и в самом общем виде, развертывает решение вопроса о целевой причинности, как воздействии целого на свои собственные части, приоткрыв тем самым задолго до Канта выход на проблему целесообразности. Линия Спиноза – Лейбниц – Гегель – Маркс утверждала тот взгляд, что всякий акт причинности, постигаемый мышлением, непременно предполагает достаточно ясное представление о том целом, которое воспроизводится. И только в ХХ веке, начиная с Вернадского (возможно, именно через диалектику Канта!), в естествознании робко начинает утверждаться реальность идеи субстанции как причины самой себя.

К началу 1960-х годов Э. В. Ильенков именно через исследование философии Спинозы выходит на мало изученную в диалектическо-материалистической традиции область философских исследований, которая в сжатом, самом общем виде обозначается им как проблема идеального. В 1962 году во втором томе «Философской энциклопедии» появляется его фундаментальная статья «Идеальное» – безусловно, одна из самых ярких и оригинальных работ в истории советской философии вообще. В этой статье, а также  в вышедшем в том же году историко-философском очерке об абстрактном и конкретном спинозизм рассматривается Ильенковым как вершина домарксовского материализма, причем гегелевская теория «духа» объявляется проверочной инстанцией для логических идей Спинозы, для его диалектики. В 1965 году Ильенков делает серию блестящих докладов о Спинозе. В том же году за весь цикл работ по теории диалектики президиум АН СССР присуждает ему премию им. Чернышевского. Параллельно – с начала 60-х годов Эвальд Васильевич публикует ряд статей по ключевым проблемам эстетики и теории художественного творчества. Наиболее ярко их содержание отражает, пожалуй, статья «Об  эстетической природе фантазии» (1964 г.), в известном отношении конкретизирующая ильенковскую концепцию идеального. (Во избежание недоразумений напомним, что разработка этой тематики восходит у Ильенкова также к одному из сложнейших аспектов проблемы диалектического метода – вопросу о так называемой «витающей предпосылке» (Маркс).)

В эти же годы Э. В. Ильенков работает научным редактором «Философской энциклопедии» по отделу диалектического материализма. Для написания статей энциклопедии он стремился найти лучших, наиболее талантливых авторов. Это не всегда удается, как говорится, по объективным обстоятельствам.

Через некоторое время возникли весьма существенные разногласия между Ильенковым и руководством редакции «Философской энциклопедии». Причиной конфликта послужило решение главного редактора увеличить в несколько раз раздел математической логики за счет объема статей по истории и теории диалектики. Для Ильенкова был совершенно неприемлем отказ от ленинского подхода к проблемам логики, т. е.  от критического анализа истории мышления и понятий, эту историю резюмирующих. Любая попытка заменить язык классической философии каким-либо иным представлялась ему не только схоластически-пустопорожней, но и деструктивной затеей. В его понимании язык Гегеля и язык математической логики – это не два разных языка, приноровленных к выражению одного и того же предмета, а два языка, созданных применительно к нуждам выражения совсем разных предметов, совсем разных срезов действительности… Гегелевская «Наука логики», Марксов «Капитал» продемонстрировали всему научному миру, какую огромную и до сих пор еще не до конца использованную другими науками эвристическую силу заключает в себе диалектика, понимаемая как логика, как метод развития научно-теоретических понятий. Конфликт приобрел серьезный характер – не сумев убедить руководство в неправильности концепции третьего и четвертого томов энциклопедии, Ильенков вынужден был уйти из редакции.

В последние годы жизни Э. В. Ильенков много внимания уделял анализу теоретических и методологических проблем формирования высших психических способностей человека, особенно в связи с выдающимися исследованиями А. И. Мещерякова по формированию и развитию психики слепоглухонемых детей. Первая крупная работа этого цикла – «Школа должна учить мыслить!» – появилась в 1964 году. Учить специфически человеческому мышлению – значит учить диалектике, это одно и то же. Вопрос о развитии теоретических способностей индивидов рассматривается Ильенковым как проблема формирования того, что можно было бы назвать умением двигаться по форме противоречия, а также умением самостоятельно его разрешать – на пути действительного, конкретного исследования фактов, а не на пути словесных манипуляций, маскирующих, смазывающих противоречия в самой жизни и науке. Поскольку мышление есть универсальная (всеобщая) определенность человека, то социалистическая система образования, полагал Ильенков, обязана в каждом индивиде заложить на деле эту всеобщую основу. Результаты сотрудничества с А. И. Мещеряковым еще раз убедили Ильенкова в том, что единственный подход, дающий теоретический ключ к задаче формирования специфически человеческого мышления, лежит в русле традиции, представленной именами Спинозы, Фихте, Гегеля и выводящей к Марксу и Ленину.

Позиция Спинозы опять оказывается исходной. Движение от Спинозы через немецкую классическую философию к Марксу Ильенков интерпретирует оригинально и с подкупающей ясностью. Мышление вообще, «рассудок», есть способность известного тела строить свое движение в мире других тел, сообразуясь с формой и расположением любых других тел и ни в коем случае – не с формой и расположением особых частей собственного тела. Специфика же человеческого мышления, «разума», – в том, что, в отличие от животного, человек способен строить свои действия не только в согласии с формой любого другого тела, но и – плюс к тому – с перспективой изменения этого любого тела в процессе приращения человеческой культуры. Человек, таким образом, способен действовать с любой вещью по внутренней мере развивающейся культуры. И если культуру понимать широко – как совокупность практических и духовно-теоретических способностей индивидов, развитых всемирной человеческой историей, – то вопрос об отношении к культуре выступает как главное и даже единственное содержание социалистической революции. Переворотом в сфере политических и экологических отношений социалистическая революция только начинается, но этим никак не исчерпывается. Ее задача – не в разрушении тех исторически сложившихся барьеров, которые стали сковывать, ограничивать дальнейшее развитие культуры, т. е. – в понимании Ильенкова – тех форм отношений, внутри которых совершается живая деятельность людей, их реальная производительная деятельность. Ее главная задача – дальнейшее развитие культуры на новом базисе, или, иначе говоря, преобразование условий развития живого человека, более тесного приобщения его к развитию национальной и мировой культуры.

Выявляя внутреннюю логику марксизма, Э. В. Ильенков приходит к выводу, что даже вопрос о собственности – это вопрос о той форме, в рамках которой происходит процесс накопления и развития главного богатства общества – деятельных способностей людей, процесс развития творческой (производительной) силы живого человека, иными словами – его культуры. «Собственность» – это не «вещь», не сумма вещей, находящаяся в юридическом узаконенном владении, а прежде всего сама форма деятельности, самый процесс присвоения, лишь выражающийся в «вещах», в предметно- фиксированных «продуктах». Именно эта проблематика находилась в центре последней ильенковской книги о Ленине, а вовсе не запоздалые отвлеченные споры с русскими махистами и их влиятельными политическими единомышленниками. (Ленинская диалектикак и метафизика позитивизма. М., 1984). Работа над этой книгой была почти завершена. 21 марта 1979 г. жизнь Эвальда Васильевича оборвалась…

Подведем краткий итог соприкосновению с феноменом Ильенкова. Всегда ли актуальна традиция философской диалектики? Пусть судит читатель. Перед ним лучшие страницы свободного творчества мыслителя. Михаил Александрович Лифшиц, духовно близкий Э. В. Ильенкову человек, сказал о нем: «В философских занятиях он не искал внутреннего комфорта, а служил общему делу, хорошо понимая при этом свою личную миссию. Вот почему его ранний уход из жизни – утрата поистине незаменимая.

Смерть настигла Ильенкова в расцвете духовных сил, и многое ему еще осталось сказать. Он был человек мысли, прежде всего. Но мышление не совершается в пустоте, «я тело, и я мыслю» – вот что мы знаем о себе. И когда мыслящее тело, способное служить экраном для серьезных вопросов жизни, распадается, сама общественная жизнь может считать себя сиротой. В Ильенкове жил дух всеобщий, объединяющий, способный привлекать людей, связывать поколения».

Точные и прекрасные слова.

А. Г. Новохатько


Запись опубликована в рубрике Институт Разума. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Подписаться на комментарии к записи

Добавить комментарий