Чтобы понять логику экономической деятельности в качестве одной из подсистем деятельности в целом, видимо, нужно заглянуть в историю экономических отношений, которые предшествовали рыночным отношениям.
А это значит нужно уделить особое внимание состоянию первобытности, античности и средневековья. Они, конечно, имеют свои особенности, что характеризуют и их различие, но по отношению к рыночной модели их можно упростить до некоторой однородной (инвариантной) дорыночной целостности.
Так в свое время Аристотель назвал экономикой замкнутый цикл натурального хозяйства, где дом на земле – основа производства (Р). Он описывает ситуацию «я сам произвожу для своих потребностей» (хотя можно допустить, что произвожу и для ограниченного обменного рынка (Е), где потребности покупателей константны и спрос тоже крайне мало колеблется). На рынке меня интересуют не деньги, а только прямой обмен на нужные мне товары. Такая статичная естественная экономика до сих пор существует на значительной части территории Земли.
Вторая ситуативная разновидность экономики, которую Аристотель назвал хрематистикой, является даже не ремеслом и торговлей как видами деятельности, а работой ради денег.
Так как хрематистика расположена рядом с экономикой, люди принимают её за саму экономику; но она не экономика. Потому что хрематистика не следует естественной природе (функциональному ее операционализму, см. …), а направлена на эксплуатирование. На неё работает ростовщичество, которое по понятным причинам ненавидится, так как оно черпает свою прибыль из самих денег, а не из вещей, к распространению которых были введены деньги. Деньги должны были облегчить торговлю, но ростовщический процент увеличивает сами деньги. Поэтому этот вид обогащения самый извращённый утверждает Аристотель.
Деньги, накопление богатства – цель хрематистики. Только в такой ситуации и может появиться конкуренция, и она в античности, разумеется, была. Важно, как она воспринимается МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИ и какие последствия имеет для человека и общества? А воспринимается она греками отрицательно, с осуждением, и последствия авторы эллинизма и римской истории описывают самые печальные: погоня за деньгами развращает человека, лишает его возможности жить в искомой античной гармонии духа, души и тела. Получается, что индивидуализм и конкуренция противопоказаны идеалам античности на ментальном уровне. Причем даже в римском варианте, где коррупция и продажность достигали невиданных масштабов, а конкуренция уже вовсю вращала социально-экономический механизм с акционерными обществами, кредитными банками и т.д.
Многое из опыта Древнего Рима перекочует в Новое время, но уже не прямым образом: после полутора тысяч лет «возрождать» в реальности ничего нельзя – можно лишь построить заново с учетом старых образцов деятельности, что и было проделано. И даже отсылки к римскому праву звучат не убедительно – ситуация Нового времени выдвигает писаное светское право на совершенно иной идейной основе. Античный человек принципиально гармоничен по определению, ему нужны свои регуляторы для реализации гармонии. А человека Нового времени, малосимпатичного и жадного животного, Гоббс недаром стращает «Левиафаном государства» – он уже изначально молится только золотому тельцу.
Конкуренция в ранних экономических системах нередко блокируется простой цеховой специализацией: из этого появляется и античный полис с его улицами горшечников, и очень устойчивая корпоративная конструкция средневекового общества, которая покрывает все константные потребности, – она до сих пор цветет на восточных базарах. Некий «рынок» есть и в этом варианте, но прибыль как таковая не является самоцелью – не только древние греки были способны осуждать человека, живущего исключительно ради денег, но и европейское средневековье относится к нему откровенно отрицательно, с большой долей опаски: «не служат Богу и Мамоне одновременно». Таких людей терпят в силу необходимости, но владеть деньгами без титула здесь крайне неуютно.
Рынок с конкуренцией рождается путем ломки прежде всего моральных, точнее всех ценностных барьеров средневековья. И первые его признаки уже видны в период «гуманистического» разложения средневековья, в Возрождении. Но это еще не система, а лишь проба внутри старой системы, которая экономически закончилась поражением, и произошло это достаточно быстро по историческим меркам. Цветущая торговая Венеция, могучая сила в Возрождении, имевшая несколько флотов, уже в эпоху барокко стала городом-призраком, «городом карнавалов». Она и до сих пор приторговывает этим свои недолгим величием, так что славу городу создали не купцы, а художники и архитекторы.
Переход доминанты к светской власти, утверждение рациональной этики протестантизма и усиление роли писаного права (ius scriptum) создают внешние условия, необходимый контекст для запуска экономики рынка. Ключевым словом, с позиций ментальной истории, здесь является индивидуализм. Новое время – это прежде всего менталитет индивидуализма, обуздывать который Гоббс предлагал с помощью Левиафана-государства.
А вот незабвенный Адам Смит увидел и другой, якобы экономический, вариант для этого обуздания. Конкуренция и есть этот механизм, который базируется на индивидуализме и вместе с тем противостоит индивидуализму. Ну не философ ли Смит после этого? Конечно же, поскольку этот ментальный философ подсунул нам «невидимую руку рынка». Очень уж похожую по его описанию на эгрегор. В его работах, кстати, дано одно из самых классических описаний действий эгрегора на большие группы людей однотипного менталитета.
Рынок с конкуренцией порождает экономическую систему, признанную в новоевропейской теории экономики эталонной. Она начинается с меркантилизма, доминировавшего два века и отводившего особую роль золоту и государственному протекционизму. Затем французские физиократы показывают, как именно устроен этот механизм с позиций «естественного порядка».
Новая экономика, по мысли создателей ранних классических теорий рыночной экономики, движется борьбой за удовлетворение потребностей покупателя, а ресурсом, за который идет соревнование, являются его свободные средства. Как сказано сегодня в нашем российском законе, рынок ограничивает возможность каждого из конкурентов односторонне воздействовать на общие условия обращения товаров на соответствующем товарном рынке. Очень смешно, если сопоставить это беллетристический миф с нашей экономической реальностью. Ну и поскольку всем стало понятно, что это все фикция, была придумана некая экономика «экономика переходного периода» без понимания «естественной экономики» природного операционализма с ориентацией на будущее. А ведь именно на эту «естественную экономику», а не на хрематистику ( на работу ради денег)
В наше время ХХ1 века уже идет речь о функциональном использовании фондовых механизмов хозяйствования (ФМХ).
Сегодня же и известно, что лишь человек способен произвольно пользоваться иными операционными инструментами типа «разделяй и властвуй», «отнять и разделить» на основе политической коллективизации или политической приватизации, «умножить и разделить» без «разделить и умножить» как в примере работы доллара США против рубля. Поэтому не всякая работа, как убедительно показал Сергей Андреевич Подолинский (1850–1891), является трудом. В то же время любой труд является работой.
Террорист, например, взрывая жилой дом, конечно, совершает работу, за которую часто хорошо платят, но в такой работе нет труда. Есть уничтожение не только труда, но и части так называемой главной производительной силы. В этом контексте, наверное, будет понятно, почему С. А. Подолинский говорил даже о труде домашних животных.
Эффективность труда при функциональном использовании фондовых механизмов повышается за счёт специфических особенностей, которые можно назвать умножением труда (по аналогии с разделением труда). Причём такое умножение труда достигается по всей вертикали отношений:
работник становится многогранным специалистом, развивает свой интеллект и знания;
государственные ведомства и частные корпорации оперативно и радикально решают стоящие перед ними задачи.
Перемены при этом совершаются автоматически, безболезненно и даже незаметно.
Все встраиваются в систему трансформы, которая приобретает двойную спирально-тороидальную структуру.
В ней происходит разделение и умножение капитала-собственности и капитала-функции. Сфера капитала-собственности и сфера капитала-функции поляризуются в результате взаимодействия векторов асимметричных форм собственности, которые ищут взаимодополнения и деятельного компромисса.
Дело в том, что мотивационный вектор частной сферы носит в целом дискретный характер в смысле каждодневного получения прибыли и континуальный характер в смысле поиска возможностей её применения. Здесь потенция рассматривается в доходах, а кинетика в расходах.
Мотивационный вектор бюджетной сферы носит в целом континуальный характер в смысле нахождения возможностей долговременного финансирования жизнедеятельности государства и дискретный характер в смысле каждодневного пополнения казны. Здесь потенция рассматривается в расходах, а кинетика в доходах.
Вектор взимания платежей и вектор отдачи платежей могут носить встречный и взаимно перпендикулярный характер.
В базарнорыночной экономике, где преобладают функции платежа и накопления, оба вектора носят встречный конфронтационный характер. Здесь во многом правы классики марксизма-ленинизма.
В рыночной экономике, промежуточной, переходной к фондорыночной экономике ― смешанный характер, то есть и встречный, и взаимно перпендикулярный. Здесь во многом правы классики макро- и микроэкономики.
В фондорыночной экономике преобладает взаимно перпендикулярный характер. Здесь никто из упомянутых «классиков» совершенно не прав. Это обусловлено тем, что «классики» делали свои обобщения и выводы для установления мирских законов без понимания природного операционализма. В мирских законах операционализм профессиональный, частичный, который не объемлет целое. Любые же подмеченные социальные закономерности являются же контекстуальными проявлениями основного взаимодействия в Природе. А это же сегодня особая статья в понимании «естественной экономики», о которой уже велась речь еще в древние времена.
(По материалам Академии Нового Мышления)